«Стрекоза уж не поет» - литературное расследование к 400-летию Лафонтена

Жан Лафонтен – французский баснописец XVII века, переложивший на французский язык произведения Эзопа и Федра. Его басни вдохновили на творчество одного из самых известных русских писателей – Ивана Крылова. 

    8 июля 2021 года исполняется 400 лет со дня рождения французского писателя Жана Лафонтена, которого А. С. Пушкин в одном из своих стихотворений ласково окрестил «Ванюшей Лафонтеном». Пушкину, как, впрочем, и любому русскому читателю, Лафонтен был известен в первую очередь в качестве создателя знаменитых басен, многие из которых послужили впоследствии источником вдохновения для И. С. Крылова. 
    Басня – старый жанр, она известна ещё со времён Эзопа и Федра. Семантический ореол слова «басня» связан одновременно с небылицами и с дидактическими наставлениями. Каждый уважающий себя читатель знает, что в конце басни непременно должна быть мораль – нечто вроде «да только воз и ныне там», «а Васька слушает да ест» и прочие известные всем с детства прописные истины. Вместе с тем один из самых известных в мире баснописцев не был отнюдь ни моралистом, ни высоконравственным человеком. Он, к примеру, вовсе не гнушался тем, чтобы в красках описывать жене свои любовные похождения, а семейной жизни уделял так мало времени и внимания, что однажды не узнал своего взрослого сына. Дидактическая составляющая его творчества тоже весьма своеобразна: басни Лафонтена скорее учат жестокому прагматизму жизни и говорят о неизбежности порока в ней, нежели прививают высокие идеалы. Альфонс Ламартин, знаменитый французский поэт-романтик, называл мораль в баснях Лафонтена «жесткой, холодной и эгоистичной философией старика», а В. А. Жуковский и вовсе говорил: «Не ищите в баснях его [Лафонтена] морали – её там нет!». 

    Как бы то ни было, остроумные (пусть и немного жестокие) житейские рассказы в стихах пришлись по вкусу французскому обществу XVII века. На русскую почву их привнёс И. С. Крылов, который в 1805 году выполнил свои первые переводы басен Лафонтена – «Дуб и трость» и «Разборчивая невеста». Мы же остановимся подробнее на переводе другой басни, быть может, одной из самых известных в творчестве обоих писателей – «Стрекоза и Муравей». 
    Сюжетно крыловская басня «Стрекоза и муравей» близка к оригинальному тексту, однако всё же имеет некоторые расхождения с ним, основное из которых кроется уже в заглавии. Быть может, дорогой читатель задумывался (или, по крайней мере, задумается сейчас), почему же стрекоза всё лето «пропела», ведь стрекозы – это не «музыкальные» насекомые. Хотя некоторые учёные и возводят этимологию названия «стрекоза» к слову «стрекотать», большинство всё же сходятся на том, что оно происходит от глагола «стрекать», то есть «прыгать», и не имеет ничего общего со стрёкотом, своеобразным «пением» кузнечиков и сверчков. В лафонтеновском оригинале никакой стрекозы нет, зато там есть «la Cigale» – «цикада», что объясняет, почему же героиня всё лето пела. В. В. Набоков, который прославился не только как скандальный романист, но и как вполне увлечённый энтомолог-любитель, иронизировал над Крыловым, заставившим стрекозу петь, и был, вообще говоря, не совсем прав, так как в крыловские времена «стрекозой» в разговорном языке часто называли кузнечика. Эзопова басня, на которую ориентировался Лафонтен при создании своей собственной, так, в общем, и озаглавлена – «Кузнечик и Муравей». Это насекомое, кстати, и «стрекает» и «стрекочет» одновременно, что, вероятно, и играет у Крылова – «попрыгунья-стрекоза лето красное пропела». 

    Однако Набоков подтрунивает над биологической ошибкой не только в крыловском тексте, но и в его французской версии – у цикад стрекочут, то есть «поют», только мужские особи (малочисленные исключения в XVII веке известны не были), тогда как Лафонтен пишет о поющей самке. Впрочем, «Муравей» Лафонтена тоже на самом деле женского пола, он скорее «Муравьиха» – «la Fourmi». Русский литературовед С. С. Аверинцев отмечает, что гендерный переполох привносит и новую окраску в сюжет басни. Текст развратника-Лафонтена парадоксальным образом выглядит пристойнее стихотворения дедушки Крылова. Так, Цикада и Муравьиха находятся во вполне конкретных отношениях – они «voisines», то есть соседки. Просьба Цикады прилична, она лишь просит дать ей в долг (причём обещает возврат с процентами), а отказ Муравьихи насмешлив, но не жесток. Стрекоза же Крылова приходит с подобной просьбой к мужчине, Муравью, которого она называет «кумом» (что вовсе не означает, что они вместе крестили детей, ведь «кум» и «кумушка» в начале XIX века могут вполне служить и просто дружелюбным обращением). Помимо того, что она приходит к мужчине, который не является её мужем или родственником (что само по себе неприлично в глазах общества того времени), она ещё и просит его: «Накорми и обогрей». Её просьба выглядит так, будто она хочет стать его приживалкой или даже содержанкой. Ответ Муравья вовсе не кажется насмешливым, ведь он мужчина, отвергающий женщину в беде – это жестокий, «монструозный», по выражению Аверинцева, поступок для тех времён. 
    Для русского читателя Крылов – не просто «один из баснописцев», он – единственный. Разумеется, в России слава Лафонтена не сравнится со славой Крылова, но и западный читатель того времени восхищался русским баснописцем (см. «Предисловие к изданию басен Крылова с французскими и итальянскими переводами» Пьера Лемонте). И всё же нет смысла рассуждать в оценочном ключе о биологических нестыковках в текстах двух авторов, о степени приличия этих текстов и их заигрываниях с читателем. Эмоциональная и смысловая окраска «Стрекозы и Муравья» в переводе Крылова меняется: дидактизм усиливается за счёт большего драматизма ситуации. Отличаются басни и стилистически – незамысловатый сюжет и пуристский язык эпохи Просвещения Лафонтена (присущие басенному нарративу в целом) в переложении Крылова дополняются обилием деталей и средств художественной выразительности («мягкие травы», «чисто поле», которое «помертвело», и так далее). Нельзя при этом сказать, что какой-то из вариантов басни «хуже» или «лучше», они оба являются отдельными произведениями со своим художественным своеобразием, и каждый читатель выбирает то, что по душе лично ему. 

Ксения Бабенко